Линии ускользания жиль делез. Жиль делез - что такое философия. Концепция нового видения мира

Жиль Делёз

А.А. Грицанов

Делёз (Deleuze) Жиль (р. 1926) - фр. философ, историк философии. Проф. Ун-та Париж-VII. Делёз стремится к логической разработке опыта интенсивного философствования, того, что сам он называет философией становления. При этом он опирается на маргинальную филос. традицию (стоицизм, спинозизм) и на опыты художественного и литературного авангарда. Д. называет художников «клиницистами цивилизации», сближая их со знаменитыми врачами-имптомологами, обновившими диагностику.

Каждый из подобных клиницистов максимально рискует, экспериментируя на себе, и этот риск дает ему право на диагноз. Философ может занимать в этой ситуации две позиции: либо резонировать по поводу уже поставленного диагноза, либо самому отважиться на опыт интеллектуальной диагностики. Д. однозначно решает эту дилемму в пользу второго варианта: необходимо взять на себя риск творца, и тогда появится возможность мыслить этим опытом, войти в это событие, а не делать его объектом «незаинтересованного» созерцания, которым разрушается опыт. В этом движении отвергается прежде всего неспособность философии от И. Канта до Э. Гуссерля порвать с формой общего чувства, в результате чего трансцендентальный субъект сохраняет форму личности, персонального сознания, субъективного тождества, удовлетворяясь калькированием трансцендентального и эмпирического. В противоположность ориентациям на рациональный модус здравого смысла Д. опирается на безличное и доиндивидуальное поле, которое нельзя определить как поле сознания: нельзя сохранить сознание как среду, отказываясь от формы личности и т.зр. индивидуации.

Трансцендентальную философию, пишет Д., роднит с метафизикой прежде всего альтернатива, которую они навязывают: или недифференцированный фон, бесформенное небытие, бездна без различий и свойств, или индивидуальное суверенное Существо, высокоперсонализированная форма. Вне этой формы или этого Существа - хаос... Др. словами, метафизика и тран-цендентальная философия сходятся в понимании произвольных единичностей (сингулярностей) лишь как персонифицированных в высшем Я. Будучи доиндивидуальными, неличностными, аконцептуальными, сингулярности, по Д., коренятся в иной стихии. Эта стихия называется по-разному - нейтральное, проблематичное, чрезмерное, невозмутимое, но за ней сохраняется одно общее свойство: индифферентность в отношении частного и общего, личного и безличного, индивидуального и коллективного и др. аналогичных противопоставлений (бинарных оппозиций). Сингулярность неопределима с т.зр. логических предикатов количества и качества, отношения и модальности. Сингулярность бесцельна, ненамеренна, нелокализуема. Ряд работ Д. написаны в соавторстве с философом и психоаналитиком Ф. Гваттари.

(1925–1995) – французский философ. Изучал философию в Сорбонне (1944–1948). Профессор в университете Париж-Viii (1969–1987). Покончил жизнь самоубийством. Основные работы: «Эмпиризм и субъективность» (1952), «Ницше и философия» (1962), «Философская критика Канта» (1963), «Пруст и знаки» (1964), «Бергсонизм» (1966), «Захер-Мазох и мазохизм» (1967), «Спиноза и проблема выражения» (1968), «Различение и повторение» (1968), «Логика смысла» (1969), «Кино-1» (1983), «Фрэнсис Бэкон: логика чувства» (1981), «Кино-2» (1985), «Фуко» (1986), «Складка: Лейбниц и барокко» (1988), «Критика и клиника» (1993) и др.; совместно с Гваттари – двухтомник «Капитализм и шизофрения»: том первый – «Анти-Эдип» (1972), том второй – «Тысячи Плато» (1980); «Кафка» (1974), «Что такое философия?» (1991).

В основе философствования Д. лежит, с одной стороны, обращение к классической философии от стоицизма до И.Канта, а с другой – использование принципов литературно-философского авангарда и леворадикальных политических течений 1960-х. (Последняя книга Д. должна была называться «Величие Маркса».) Согласно Д., подлинно критичная философия весьма редка: ее можно именовать «натуралистической» (как отвергающую все сверхъестественное) традицией. Подробно изучая историю философии, Д. стремится отыскать философов, противостоящих основной линии метафизики от Платона до Гегеля. Это – Лукреций, Юм, Спиноза, Ницше и Бергсон, которые закладывают основы критики господствующих в западной философии теорий репрезентации и субъекта. По духу своему Д. – посткантианец. Вслед за «трансцендентальной диалектикой» Канта он отвергает идеи души, мира и Бога: никакой возможный опыт не в состоянии обосновать утверждение субстанциального идентичного Я, тотальности вещей и первопричины данной тотальности. Реставрация метафизики, поколебленной критикой Канта, обозначается Д. как «диалектика». Диалектика посткантианства, обожествляет человека, возвращающего себе всю полноту, ранее приписываемую Богу. Так, по мысли Д. («Ницше и философия»), «разве, восстанавливая религию, мы перестаем быть религиозными людьми? Превращая теологию в антропологию, ставя человека на место Бога, разве уничтожаем мы главное, то есть место?».

Философия Д. представляет собой основную альтернативу другому варианту постструктурализма – «деконструкции» Деррида. В отличие от последнего, Д. уделяет гораздо меньше внимания лингвистике и вводит понятие доиндивидуальных «номадических сингулярностей» (кочующих единичностей), которые призваны заменить как классические теории субъекта, так и структуралистские теории, связанные с анализом означающего. По мысли Д., мыслители, представляющие «номадическое мышление» (см. Номадология), противостоят «государственной философии», которая объединяет репрезентационные теории западной метафизики. По Д., наиболее крупные философские работы служат порядку, власти, официальным институтам, выстраивая все и вся по ранжиру, соответствующим образом распределяя атрибуты между разнообразными субъектами. Профессиональная иерархия организована в соответствии с «первым безгипотетическим принципом»: каждого тем выше, чем он сам ближе к этому принципу. «Номадическое мышление» же предлагает распределять атрибуты анархически: имеется в виду не разделение между вещами совокупности сущего, при котором за каждым закрепляется его идентичность исключительной области, а – напротив – отображение способа, посредством которого вещи рассеиваются в пространстве «однозначного и неделимого», расширительно трактуемого бытия. Именно таким образом кочевники-номады произвольно растекаются по той или иной территории, границей которой выступает чужой мир. Таковое «распределение сущности» и в пределе «безумия», по Д., неподвластно какому-либо централизованному управлению либо контролю. С точки зрения Д., номадическое мышление противостоит оседлому или седентарному распределению атрибутов, сопряженному с мышлением классического мира. Последнее Д. именует «философией представления», полагая, что ее миру – миру классическому – еще предстоит «романтический бунт». «Философия представления», по мысли Д., подчинена господству принципа тождества, меты которого обнаруживаются в итеративной приставке “re-» слова “representation” («представление»): все наличествующее (present) должно быть представлено (re-presente), чтобы оказаться снова обнаруженным (re-trouve) в качестве того же самого (см. также Итеративность). Как подчеркнул Д., в границах такой философии неизвестное выступает не более чем еще не признанным известным; различие как таковое в принципе располагается вне ее пределов. По мысли Д., различие между находить и снова находить суть интервал между опытом и его повторением. Проблема повторения, таким образом, оказывается для Д. одной из центральных: при совершенном повторении (серийное производство одного и того же) рационалистическая философия с большим трудом фиксирует отличие. Явления повторения оказываются ключом к пониманию различия. Поэтому, резюмирует Д., непродуктивно определять повторение посредством возврата к тому же самому, через реитерацию тождественного: повторение, по Д., есть продуцирование различия – продуцирование, дающее различию существование, а позже «выставляющее его напоказ». Д. акцентирует разницу «различия» как такового и «просто концептуального различия». Последнее, согласно мысли Д., суть различие в рамках тождества. Понятие же различия как «бытие чувственного» должно позволить мыслить не только различие в тождестве, но также и различие между тождеством и не-тождеством. Д. до определенных пор следует логике Канта: подлинное различие – это не то различие, которое можно обнаружить между двумя понятиями (как двумя идентичностями), но различие, вынуждающее мышление ввести различие в собственные тождественности, и тем самым, особенность – в общие представления, точность – в понятия. Истинное различие есть различие между понятием и интуицией (по Канту, единичным представлением), между умопостигаемым и чувственным. Тем самым, у Канта философия различия предстает как своеобразная теория чувственного, понятого в качестве разнообразного («различное a priori”, объект чистых интуиций).

При этом Кант осмыслял разнообразие a priori, т.е. то, что выступает общим для всех интуиций; это, согласно Д., уже была идея не-концептуального тождества, но отнюдь не идея не-концептуального различия. Д. отмечает, что теория чувственности a priori по определению своему направлена на всякий возможный опыт: акцентированно любой опыт будет иметь место здесь и теперь. Тем не менее «Трансцендентальная эстетика» не фиксирует, по Д., внимания «на реальном опыте в его различии с просто возможным опытом». Суть дела, согласно Д., в том, что существует различие между: 1) тем, что мы заранее, еще до того как объект нам предстает, знаем о феномене, и 2) тем, что мы должны узнать о нем a posteriori, т.е. тем, что мы никаким образом не могли предвидеть a priori. «Трансцендентальная эстетика», согласно Д., описывает то знание, которым мы всегда заранее обладаем, дабы получить опыт, и которое мы снова в нем обнаруживаем. В то же время, по Д., есть различие между представлением, данным заранее, а затем вновь обретенным, и собственно представлением. Как отмечает Д., «различие не есть отличное. Отличное есть данное. Но различие – это то, через что данное есть данное». (Различие между понятием и интуицией – единичным представлением – может трактоваться как концептуальное или не-концептуальное; философия в таком контексте окажется, согласно Д., либо диалектической, или эмпиристской.) В итоге Д. выставляет рамку глубины эмпиристского вопрошания: эмпирическое в опыте – это явно a posteriori, то, что именуется «данным». Теория опыта, по мнению Д., не имеет права не затрагивать его априорных условий. По убеждению Д., «то, что явно присутствовало у Канта, присутствует и у Гуссерля: неспособность их философии порвать с формой общезначимого смысла. Какая судьба уготована такой философии, которая полностью отдает себе отчет, что не отвечала бы своему названию, если, хотя бы условно, не порывала с конкретными содержаниями и модальностями doxa /мнения – А.Г./, но, тем не менее, продолжает говорить о сущностях (то есть формах) и с легкостью возводит в ранг трансцендентального простой эмпирический опыт в образе мысли, объявленной «врожденной»?.. Ошибкой, которая крылась во всех попытках понять трансцендентальное как сознание, было то, что в них трансцендентальное мыслилось по образу и подобию того, что оно призвано было обосновать. В этом случае мы либо получаем уже готовым и в «первичном» смысле принадлежащим конститутивному сознанию все, что пытаемся породить с помощью трансцендентального метода, либо, вслед за Кантом, мы оставляем в стороне генезис и полагание, ограничившись только сферой трансцендентальных условий... Считается, что определение трансцендентального как изначального сознания оправдано, поскольку условия реального объекта знания должны быть теми же, что и условия знания; без этого допущения трансцендентальная философия... была бы вынуждена установить для объектов автономные условия, воскрешая тем самым Сущности и божественное Бытие старой метафизики... Но такое требование, по-видимому, вообще незаконно. Если и есть что-то общее у метафизики и трансцендентальной философии, так это альтернатива, перед которой нас ставит каждая из них: либо недифференцированное основание, безосновность, бесформенное небытие, бездна без различий и свойств – либо в высшей степени индивидуализированное Бытие и чрезвычайно персонализированная форма...». По версии Д. («Ницше и философия»), интеллектуальная критика являет собой постоянное генерирующее дифференциацию повторение мышления другого.

В этой же книге Д. писал: «Философия как критика говорит о самой себе самое позитивное: труд по демистификации». Критика «по определению» противопоставляется им диалектике как форме снятия отрицания в тождестве. Настоящее мышление всегда содержит в себе различие. Свою диссертацию, опубликованную в 1968, Д. начал с определения принципиальных моментов, конституирующих основание «духа времени» («онтологическое различие», «структурализм» и т.п.). Д. отмечает: «Все эти признаки могут быть приписаны всеобщим антигегельянским настроениям: различение и повторение заняли место тождественного и отрицательного, тождества и противоречия». Характеризуя собственное философское ученичество в процессе обретения официального философского образования, – по Д., «бюрократии чистого разума», находящегося «в тени деспота», т.е. государства, – Д. писал: «В то время меня не покидало ощущение, что история философии – это некий вид извращенного совокупления или, что то же самое, непорочного зачатия. И тогда я вообразил себя подходящим к автору сзади и дарующим ему ребенка, но так, чтобы это был именно его ребенок, который при том оказался бы еще и чудовищем». Смысл философствования, согласно Д., – свободное конструирование и дальнейшее оперирование понятиями (не теми, что «пред-даны», «пред-существуют» и предполагают собственное постижение посредством рефлексии), обозначающими то, что еще не вошло для человека в объектный строй мироздания (чего еще нет «на самом деле»), но уже могущее являть собой фрагмент проблемного поля философского творчества. Именно в этом случае философ, по Д., выступает «врачом цивилизации»: он «не изобрел болезнь, он, однако, разъединил симптомы, до сих пор соединенные, сгруппировал симптомы, до сих пор разъединенные, – короче, составил какую-то глубоко оригинальную клиническую картину». Сутью философии, по мысли Д., и выступает нетрадиционное, иногда «террористическое», расчленение образов вещей и явлений, доселе трактовавшихся концептуально целостными, наряду с изобретательством (см. Возможные миры) разноаспектных образов и смыслов вещей и явлений, даже еще не ставших объектами для человека. Главное в философском творчестве, с точки зрения Д., – нахождение понятийных средств, адекватно выражающих силовое многообразие и подвижность жизни.

По мнению Д., смыслы порождаются – и порождаются Событием. (См. Событие.) Стратегию же философского преодоления парадигм трансцендентализма и феноменологии Д. усматривал в сфере языка как, в первую очередь, носителя выражения. Как полагал Д., «логика мысли не есть уравновешенная рациональная система. Логика мысли подобна порывам ветра, что толкают тебя в спину. Думаешь, что ты еще в порту, а оказывается – давно уже в открытом море, как говорил Лейбниц». С точки зрения Д., «о характере любой философии свидетельствует, прежде всего, присущий ей особый способ расчленения сущего и понятия». Теория «номадических сингулярностей», предлагаемая Д. уже в «Логике смысла», была направлена против классической субъектно-репрезентативной схемы метафизики. Используя идеи стоицизма, анализируя тексты Кэррола, Арто и историю западной метафизики, Д. указывает, что последняя стремится свести свободное движение доиндивидуальных и безличностных единичностей к идеям Субъекта, Бога, Бытия, формирующих неизменные субстанциальные структуры. В силу этого единичности оказываются ограниченными рамками индивидуальных и личностных «полей», которые накладывают отпечаток психологизма и антропологизма на производство смысла. Д. обвиняет трансцендентальную философию от Канта до Гуссерля в неспособности уйти от антропоморфных схем при описании процесса возникновения смысла. Последний не обладает характеристиками универсального, личностного, индивидуального и общего, а является результатом действия «номадических сингулярностей», для характеристики которых наиболее подходит понятие «воли к власти» Ницше.

Смысл подлинно критической идеи состоит, по Д., в высвобождении воли. Это и есть, по убеждению Д., главный урок кантианства: «Первое, чему учит нас коперниканская революция, заключается в том, что управляем именно мы» («Философская критика Канта»). «Воля к власти» (как нере-презентируемая свободная и неограниченная энергия ди-онисийского начала) противостоит жесткой репрезентационной структуре субъекта. Обращение Ницше к «воле к власти» Д. характеризует как «генетический и дифференцирующий момент силы», как такой – присущий воле – прицип, который и реализует отбор, отрицает отрицание, утверждает случай, продуцирует многообразие. Философию, рожденную успешным завершением кантовского критического проекта, Д. обозначает как «философию воли», призванную сменить докантовскую метафизику – «философию бытия». Радикализация критического мышления тем не менее была неосуществима без критики «истинной науки» и «истинной морали», свершенной Ницше. Смысл творчества последнего видится Д. следующим образом: «В самом общем виде проект Ницше состоит в следующем: ввести в философию понятия смысла и ценности. [...] Философия ценностей, как он ее основывает и понимает, является подлинной реализацией критики, единственным способом осуществления критики всеобщей».

Такая критика, по мысли Д., должна иметь своей точкой приложения «ценности» – принципы, применяемые «ценностными суждениями»; необходимо уяснение того, как создаются такие ценности, что именно придает им значимость для людей. Согласно Д., ценности такого рода должны обладать «значимостью в себе», т.е. сами по себе (а не вследствие собственного происхождения), либо иметь ценность для нас (вследствие своеобычных общественных конвенций). Отсюда, по Д.: 1) ценности не могут быть объективно общими, ибо ценность-в-себе столь же противоречива, сколь и значение-в-себе: ценность всего значимого соотносима с оценкой; 2) ценности не могут быть субъективно общими, ибо субъективность как таковая исключает какой-либо консенсус между отдельными сознаниями. По версии Д., осуществимо и желательно именно неперсональное становление, в границах которого человек освобождается от насилия субъективации. Д. фиксирует то, что субъекту предшествует «поле неопределенности», в рамках которого развертываются доиндивидуальные и имперсональные сингулярности-события, вступающие между собой в отношения повторения и дифференции, формирующие соответствующие серии (см. Событийность) и продолжающие дифференцировать в ходе дальнейшего гетерогенеза. Собственный же философский проект Д. также определял как «генеалогию», как мышление «посередине» без истоков и начал, как акцентированно «плюралистическую интерпретацию». (Как отмечал Д., «писать – это значит быть одним из потоков, не обладающим никакой привилегией по отношению к другим, сливающимся с другими в общее течение, либо образующим противотечение или водоворот, исток дерьма, спермы, слов, действия, эротизма, денег, политики и т.д.».) По мнению Д., повторение суть основание всех жизнеконституирующих процессов, которые являются ничем иным как дифференциацией, порождающей многообразие. Процедуры повторения, по Д., осуществляются в любом живом существе по ту сторону сознания; они – процессы «пассивного синтеза», конституирующие «микроединства» и обусловливающие шаблоны привычек и памяти. Они конституируют бессознательное как «итеративное» (см. Итеративность) и дифференцирующее.

В противовес Фрейду, Д. констатирует, что повторение – не есть результат вытеснения, а напротив, мы «вытесняем потому, что повторяем». Вводя понятие «аффирмативного модуса экзистенции», Д. подчеркивает: «То, чего ты желаешь, в тебе желается потому, что ты в нем желаешь вечного возвращения». «Аффирмация» в данном контексте не сводима к разовому повторению, а выступает как перманентное высвобождение интенсивности значимых степеней. Таким образом, стремясь освободить единичности от любых концептуализаций, предлагаемых классической философией, Д. описывает их в духе апофатической теологии, как лишенные всех характеристик, накладываемых бинарными понятиями метафизики, таких как «общее – индивидуальное», «трансцендентальное – эмпирическое» и т.д. В топологии Д., которая распределяет понятия между «бездной» эмпиризма и «небесами» рационализма, единичности занимают промежуточное место – на поверхности, что позволяет им избегать детерминации как со стороны идей, так и со стороны тел. В то же время, говоря об опасности коллапса языка в шизофреническую «бездну» тел, Д. подчеркивает привилегированность тел в формировании смысла перед сферой нематериальных идей. Таким образом, хаос шизофренической «бездны» тел призван противостоять параноидальному единству сферы идей. Эта оппозиция, являющаяся фундаментальной для всего его творчества, получает развитие в двухтомнике «Капитализм и шизофрения», в котором философия Д. приобретает характер социально-политической критики. Д. распределяет все понятия культуры между двумя полюсами – шизофренией и паранойей, которые образуют два противостоящих способа мышления, причем первый рассматривается как однозначно позитивный, а второй, соответственно, воплощает в себе все негативные черты культуры.

Подобная трактовка шизофрении воплощает в себе идеал революционной борьбы лево-анархических течений 1960–1970-х. Понятия «машин желания» и производства противопоставляются теориям субъекта и репрезентации как воспроизводства. По Д., в современной культуре свободные потоки единичностей, производимые «машинами желания», постоянно оказываются структурированными и ограниченными, «территориализированными» в рамках поля субъекта. Задачей «шизоанализа» является «детерриториализация» потоков сингулярностей и освобождение их из-под власти «государственного мышления» метафизики субъекта. «Государственная философия» основана на понятиях паранойи, идентичности, сходства, истины, справедливости и отрицания, которые позволяют иерархически структурировать внутренние области репрезентационного мышления – субъект, понятие, объект. Задача подобного мышления – установить сходство, симметрию между этими тремя областями и четко разграничить их с помощью негации от всего, что привносит инаковость и различие. Репрезентативной модели государственной философии Д. противопоставляет «номадическое мышление», которое основано на шизофрении, различии, а не идентичности и существует во «внешности», противостоящей «внутренности» этих трех структурированных областей. «Номадическое мышление» стремится сохранить различие и разнородность понятий там, где «государственное мышление» выстраивает иерархию и сводит все к единому центру-субъекту. Понятие, освобожденное от структуры репрезентации, представляет собой точку воздействия различных сил, которые противопоставляются Д. власти. Последняя является продуктом репрезентации и направлена на создание иерархии, в то время как свободная игра сил разрушает любой централизованный порядок. Сила философствующего мыслителя, по мнению Д., в сопротивлении власти во всех ее ипостасях и проявлениях, власти как таковой: «отношения сил важно дополнить отношением к себе, позволяющим нам сопротивляться, уклоняться, поворачивать жизнь и смерть против власти. По мысли Фуко, именно это было придумано греками. Речь не идет уже об определенных, как в знании, формах, ни о принудительных правилах власти: речь идет о правилах произвольных, порождающих существование как произведение искусства, правилах этических и эстетических, составляющих манеру существования, или стиль жизни (в их число входит даже самоубийство)".

Понятия «номадического мышления» не являются негативными, а призваны выполнять функцию позитивного утверждения в противовес нигилистической негативности государственной теории репрезентации. Понятие, согласно Д., не должно соотноситься ни с субъектом, ни с объектом, т.к. оно представляет собой совокупность обстоятельств, вектор взаимодействия сил. Рассматривая противостояние двух видов мышления на уровне топологии, Д. указывает, что пространство номадических потоков представляет собой гладкую поверхность с возможностью движения в различных направлениях, означающей наличие множества вариантов развития. В свою очередь, пространство государственного мышления является неровным, с четко выраженным рельефом, который ограничивает движение и задает единый путь для потоков желания. Согласно Д., «в этом и состоит фундаментальная проблема: «кто говорит в философии?» или: что такое «субъект» философского дискурса?». – Ср. с мыслями Д. о субъективации: она для него – «это порождение модусов существования или стилей жизни... Несомненно, как только порождается субъективность, как только она становится «модусом», возникает необходимость в большой осторожности при обращении с этим словом. Фуко говорит: «искусство быть самим собой, которое будет полной противоположностью самого себя...». Если и есть субъект, то это субъект без личности. Субъективация как процесс – это индивидуация, личная или коллективная, сводимая к одному или нескольким. Следовательно, существует много типов индивидуации. Существуют индивидуации типа «субъект» (это ты... это я...), но существуют также индивидуации типа события, без субъекта: ветер, атмосфера, время суток, сражение...». – Д. был абсолютно убежден в том, что нет и не может быть «никакого возврата к «субъекту», т.е. к инстанции, наделенной обязанностями, властью и знанием». Термин «себя» у Д. интерпретируется в контексте слова «они» – последние в его понимании выступают как некие гипостазированные (психические или ментальные) инстанции процедур субъективизации, как такие техники самовоспитания, которые люди примеряют к себе как маски. Принципиальная же множественность масок, по Д., – атрибут процесса субъективации. (Реконструируя произведения М.Пруста, Кэрролла, Кафки, В.Вульф, Г.Мелвилла, С.Беккета, Г.Миллера, Дж.Керуака? и др., Д. отмечает, что в этих сочинениях посредством определенных текстовых процедур осуществляется десубъективация автора – см. Автор – и сопряженное с ней высвобождение процессов имперсонального становления или «Man-становление» самого себя.) Обозначая эту трансформацию термином «гетерогенез», Д. демонстрирует, каким именно образом (с помощью «трансверсальной машинерии») многомерные знаковые миры превращаются в открытую, самовоспроизводящуюся систему, автономно творящую собственные различия. Кафка у Д. поэтому – не «мыслитель закона», а «машинист письма»: по Д., этот австрийский писатель сумел ввести желание в текстуру собственных повествований. В результате – тиражируются бесконечные процессы синтаксических сдвигов, ускользающие от вяжущих фиксаций значения и – таким образом – эмансипирующиеся от тирании означаемого. В силу этого Д. видит свою задачу в создании гладкого пространства мысли, которое и называется «шизоанализом» и отнюдь не ограничивается полем философии, а обнаруживает себя в направлениях литературы, искусства, музыки, стремящихся сойти с проторенных путей западной культуры.

Шизоанализ направлен на высвобождение потоков желания из строя представляющего субъкта, целостность которого обеспечивается наличием тела, обладающего органами. Для этого Д. предлагает понятие «тела без органов», воплощающее в себе идеал гладкого пространства мысли. Используя аппарат современного неофрейдизма, он критикует классический психоанализ, который рассматривается как один из основных институтов буржуазного общества, осуществляющих «территориаризацию» желания. Эдипов треугольник, по мнению Д., является еще одной попыткой редуцировать имперсональные потоки желания к жизни индивида или рода. Традиционные трактовки бессознательного заменяются своебразной шизоаналитической физикой, описывающей функционирование либидо в обществе. Здесь опять же используется противопоставление шизофренического и параноидального: «машины желания», которые производят желание на микроуровне в виде молекулярных микромножеств, противостоят большим социальным агрегатам, или молярным структурам на макроуровне, которые стремятся подавить сингулярности, направить их по определенным каналам и интегрировать в единства. Основной задачей шизоанализа является освобождение потоков желания из-под власти параноидального структурирования. Революционные тенденции шизофрении Д. усматривает прежде всего в искусстве, которое осуществляется силами «больных», разрушающих устоявшиеся структуры. (Ср. с пониманием Д. сути процедур историко-философских реконструкций. Будучи автором высокоэвристичных сочинений о Канте, Лейбнице, Спинозе и Бергсоне, Д. подчеркивал: «Концептуальный персонаж не есть представитель философа, скорее наоборот: философ всего лишь оболочка своего концептуального персонажа, как и всех других, которые суть ходатаи, подлинные субъекты его философии. Концептуальные персонажи суть «гетеронимы» философа, и имя философа – всего лишь псевдоним его персонажей. Я есмь не «я», но способность мысли видеть себя и развивать через план, что проходит сквозь меня во многих местах. Концептуальный персонаж не имеет ничего общего с абстрактной персонификацией, символом или аллегорией, ибо он живет, настаивает. Философ есть идиосинкразия его концептуальных персонажей».) Очерчивая в таком контексте природу революционных трансформаций как таковых, Д. констатировал, что «любое общество... представлено всеми своими законами сразу – юридическими, религиозными, политическими, экономическими, законами, регулирующими любовь и труд, деторождение и брак, рабство и свободу, жизнь и смерть. Но завоевание природы, без которого общество не может существовать, развивается постепенно – от овладения одним источником энергии или объектом труда к овладению другим. Вот почему закон обладает силой еще до того, как известен объект его приложения, и даже при том, что этот объект, возможно, никогда не будет познан. Именно такое неравновесие делает возможными революции... Их возможность определена этим межсериальным зазором – зазором, провоцирующим перестройку экономического и политического целого в соответствии с положением дел в тех или иных областях технического прогресса. Следовательно, есть две ошибки, которые, по сути, представляют собой одно и то же: ошибка реформизма или технократии, которые нацелены на последовательную и частичную реорганизацию социальных отношений согласно ритму технических достижений; и ошибка тоталитаризма, стремящегося подчинить тотальному охвату все, что вообще поддается означению и познанию, согласно ритму того социального целого, что существует на данный момент. Вот почему технократ – естественный друг диктатора...

Революционность живет в зазоре, который отделяет технический прогресс от социального целого». Леворадикальный постструктурализм Д., получивший признание в 1960–1970-е, сегодня во многом утратил свое влияние и значимость, в отличие от его работ, посвященных проблематике смысла. («Возможно, придет день, когда нынешний век назовут веком Делеза», – так Фуко охарактеризовал работы Д. «Различение и повторение» и «Логика смысла».) (См. также Нонсенс, Анти-Эдип, Шизоанализ, Машины желания, Ризома, Тело без органов, Номадология, Событие, Событийность, Складка, Складывание, «Смерть Бога», Плоскость, Поверхность, Эксперимеитация, Эон, Кэрролл.)

) , Ф. Шателе (Franзois Chatelet), М. Турнье (см. ТУРНЬЕ Мишель) и другими, впоследствии ставшими известными исследователями и деятелями культуры. В числе учителей Делеза были такие известные философы, как Ж. Кангийем (Georges Canguilhem), Ж. Ипполит (см. ИППОЛИТ Жан) , М. де Гандийяк (Maurice de Gandillac). В 1957 получил место старшего преподавателя в Сорбонне, где продолжил свои историко-философские исследования. С 1960 работал в Национальном центре научных исследований. В качестве преподавателя работал в университете Лиона, в 1967-1989 - в университете Париж-Венсенн (Paris-Vincennes). Докторскую степень получил в 1969, защитив сразу две диссертации: «Различие и повторение» и «Спиноза и проблема выражения».
Для ранних работ Делеза характерно стремление вычленить в истории европейской философии мыслителей, противостоящих господствующей традиции, идущей от Платона (см. ПЛАТОН (философ)) к Гегелю (см. ГЕГЕЛЬ Георг Вильгельм Фридрих) . Делез открыто заявил о необходимости деструкции платонизма и диалектики. Первые работы Делеза - «Эмпиризм и субъективность» (1953), «Ницше и философия» (1962), «Представление Захер-Мазоха» (1967) , - формально не нарушая жанра истории философии, нацелены на раскрытие тех возможностей философского мышления, которые связаны с противопоставлением эмпиризма (Д. Юм (см. ЮМ Дэвид) ) трансцендентализму и спекулятивной философии. Большое внимание Делез уделяет философии Канта (см. КАНТ Иммануил) и его теории опыта («Философия Канта», 1964)), полагая, что кантовская философия обладает ресурсами, которые были намеренно исключены из дальнейшего развития европейского мышления. Несколько работ Делез посвящает Ницше (см. НИЦШЕ Фридрих) , многие темы которого (становление, активное забвение, возвращение тождественного) навсегда останутся с Делезом.
Программная работа Делеза «Логика смысла» (1969) стала одним из главных текстов философского постструктурализма. В ней Делез обращается к традиционной для философии проблеме вычленения инстанции смысла. Опираясь на некоторые достижения структурной лингвистики (в частности, на тезис К.Леви-Стросса о «плавающем означающем») и стоическую теорию «бестелесных событий», Делез создает универсальную теорию смысла как инстанции, организующей порядки означающего и означаемого в непрерывном становлении.
В 1970-е гг. Делез много работал вместе с философом и психоаналитиком Ф. Гваттари (см. ГВАТТАРИ Феликс) , с которым он познакомился в 1969. Делез и Гваттари в течение многих лет издают знаменитый журнал «Химеры» («Chimиres»). Главным плодом их творческого союза становится двухтомная работа «Капитализм и шизофрения» (первый том - «Анти-Эдип», 1972, второй - «Тысяча плоскостей», 1980). Также в соавторстве с Гваттари были написаны развивающие идеи «Капитализма и шизофрении» работы «Кафка. К минорной литературе» (1975) и «Что такое философия» (1991) – заключительный труд двух философов.
«Капитализм и шизофрения» стала манифестом «студенческой революции» 1968 года и одним из самых известных философских произведений второй половины 20 века. Главный критический тезис Делеза и Гваттари состоит в том, что господствующий в западном обществе психоанализ и связанная с ним практика желания в действительности являются выражением законов капиталистического общества. Философская стратегия Делеза и Гваттари получает название «шизоанализа». В последней совместной работе «Что такое философия» Делез и Гваттари предлагают собственную концепцию философского творчества, которое отличается и от научного творчества, и от художественного.
В 1980-е гг. Делез постоянно возвращается к собственной онтологической проблематике, заданной «Логикой смысла». Его двухтомник, посвященный кино («Кино 1. – Образ-движение», 1983, «Кино 2. – Образ-время», 1985), стал важнейшим событием в истории кинокритики и теории киноискусства. В этот период Делез продолжает философские исследования искусства. В работе «Перикл и Верди. Философия Франсуа Шателе» (1988) анализирует отношение своих концепций и концепций М. Фуко (см. ФУКО Мишель Поль) («Фуко», 1986), возвращается к нестандартной истории философии («Складка. Лейбниц и барокко», 1988), описывает пределы литературной критики в современном мире («Критика и клиника», 1993).
В последние годы жизни Делез страдал от серьезного легочного заболевания. 4 ноября 1995 он покончил жизнь самоубийством, выбросившись из окна собственной квартиры. Последней книгой Делеза, которую он так и не смог написать, оставив лишь проект, стала «Величие Маркса» («Grandeur de Marx»). После смерти Делеза были изданы книги, составленные Д. Лапужадом (David Lapoujade) из статей и бесед разных лет, – «Пустынный остров и другие тексты» и «Два режима безумия».
.

Энциклопедический словарь . 2009 .

Смотреть что такое "ДЕЛЕЗ Жиль" в других словарях:

Жиль Делёз Дата и место рождения: 18 января 1925, Париж Дата и место смерти: 4 ноября 1995, там же Школа/традиция: Направление … Википедия

- (Deleuze, Gilles) (1925 1995), французский философ. Изучал философию в Сорбонне; в 1948 1968 преподавал в ряде лицеев, затем в Лионском университете и в Сорбонне; с 1969 по 1987 профессор университета Париж VIII. Всемирную известность принесли… … Энциклопедия Кольера

Французский философ. Изучал философию в Сорбонне (1944 1948). Профессор в университете Париж VIII (1969 1987). Покончил жизнь самоубийством. Основные работы: Эмпиризм и субъективность (1952), Ницше и философия (1962), Философская критика Канта… …

Дата и место рождения: 18 января 1925, Париж Дата и место смерти: 4 ноября 1995, там же Школа/традиция: Направление … Википедия

- (Deleuze) Жиль (1925 1995) французский философ. Изучал философию в Сорбонне (1944 1948). Профессор в университете Париж VIII (1969 1987). Покончил жизнь самоубийством. Основные работы: ‘Эмпиризм и субъективность’ (1952), ‘Ницше и философия’… … История Философии: Энциклопедия

Жиль Делез (1925-1995) – французский философ, ведущий представитель философии постмодернизма. Феликс Гваттари (1930-1992) – французский психоаналитик и философ, создатель шизоанализа.

Смысл философствования, согласно авторам, заключается в свободном конструировании понятий. Главное в философском творчестве – это нахождение понятийных средств, адекватно выражающих силовое многообразие и подвижность жизни. «Философия – это искусство формировать, изобретать, изготавливать концепты»: «философия – дисциплина, состоящая в творчестве концептов».

В данном фрагменте Делез и Гваттари обсуждают старость как момент свободы духа и возможный взлет творчества, например, у Канта (Книгу «Критика способности суждения» Кант написал в 66 лет).

Авторы рассматривают концептуального персонажа античной философии «друга», отличного от мудреца, как существенной предпосылки мышления, и выражают беспокойство по поводу исчезновения в современной культуре античного образа друга. Философы акцентируют внимание на греческом «агоне» как форме духовного соперничества или интеллектуального атлетизма. Философы постмодернизма критикуют философскую традицию, ведущую начало от Платона и его концепта «идеи», оценивая ее как «машину универсалий», направленную на подчинение индивидуального сознания властной идеологии. В работе представлен анализ авторами концепта Декарта «Я мыслю, следовательно, существую».

Пожалуй, вопросом "что такое философия" можно задаваться лишь в позднюю пору, когда наступает старость, а с нею и время говорить конкретно. Действительно, библиография по нашей проблеме весьма скудна. Это такой вопрос, который задают, скрывая беспокойство, ближе к полуночи, когда больше спрашивать уже не о чем. Его ставили и раньше, все время, но слишком уж косвенно или уклончиво, слишком искусственно, слишком абстрактно, излагая этот вопрос походя и свысока, не давая ему слишком глубоко себя зацепить. Недоставало трезвости. Слишком хотелось заниматься философией, а о том, что же это такое, спрашивали себя разве что упражняясь в изящном слоге; не доходили до той неизящности слога, когда наконец можно спросить -- так что же это за штука, которой я занимался всю жизнь? Бывает, что в старости человеку даруется не вечная молодость, но, напротив, высшая свобода, момент чистой необходимости, словно миг благодати между жизнью и смертью, и тогда все части машины действуют согласно, чтобы запустить в грядущее стрелу, которая пролетит сквозь столетия; так было с Тицианом, Тернером, Moне. Тернер (Тернер Уильям, 1775-1851, английский живописец и график) в старости приобрел или же завоевал себе право вести искусство живописи путем пустынным и без возврата, и то было не что иное, как последний вопрос. "Жизнь Рансе", пожалуй, знаменует собой одновременно старость Шатобриана (франц. писатель 1768-1848) и начало современной литературы.. В кино мы тоже порой видим, как человек получает щедрый дар в последнюю пору жизни. Так и в философии: кантовская "Критика способности суждения" – произведение старчески буйное, и его наследники вечно за ним не поспевают: здесь все способности ума выходят за свои пределы, за те самые пределы, которые Кант столь тщательно фиксировал в своих книгах зрелой поры.

Мы не можем притязать на такой уровень. Просто нам тоже пришло время задаться вопросом, что такое философия. Мы и раньше все время его ставили, и у нас был на него неизменный ответ: философия – это искусство формировать, изобретать, изготавливать концепты. Но ответ должен не просто вбирать в себя вопрос – нужно, чтобы им еще и определялись момент и ситуация вопроса, его обстоятельства, пейзажи и персонажи, его условия и неизвестные величины. Нужно суметь задать этот вопрос "по-дружески", словно доверительное признание, или же бросить его в лицо врагу, словно вызов, а притом еще и дойти до некоей сумрачной поры, когда и другу не очень-то веришь. До той поры, когда говоришь: "Это так, только не знаю, хорошо ли я это высказал, довольно ли был убедителен". И тут замечаешь, что немного значит хорошо высказать и кого-то убедить, потому что в любом случае сейчас-то это так.

Как мы увидим, концепты нуждаются в концептуальных персонажах, которые способствуют их определению. Одним из таких персонажей является друг; говорят даже, что в нем сказывается греческое происхождение философии – в других цивилизациях были Мудрецы, а греки являют нам таких вот "друзей", которые не просто более скромные мудрецы. Как утверждают, именно греки окончательно зафиксировали смерть Мудреца и заменили его философами, друзьями мудрости, которые ищут ее, но формально ею не обладают. Однако между философом и мудрецом различие не просто в степени, словно по некоторой шкале: скорее дело в том, что древний восточный мудрец мыслил Фигурами, философ же изобрел Концепты и начал мыслить ими. Вся мудрость сильно изменилась. Потому так трудно выяснить, что же значит "друг", даже у греков и особенно у них. Быть может, словом "друг" обозначается некая интимность мастерства, как бы вкус мастера к материалу и потенциальная зависимость от него, как у столяра с деревом, – хороший столяр потенциально зависит от дерева, значит, он друг дерева? Это важный вопрос, поскольку в философии под "другом" понимается уже не внешний персонаж, пример или же эмпирическое обстоятельство, но нечто внутренне присутствующее в мысли, условие самой ее возможности, живая категория, элемент трансцендентального опыта. Благодаря философии греки решительно изменили положение друга, который оказался соотнесен уже не с иным человеком, а с неким Существом, Объектностью, Целостностью. Oн друг Платону, но еще более друг мудрости, истине или концепту. Философ разбирается в концептах и даже при их нехватке знает, какие из них нежизнеспособны, произвольны или неконсистентны, не способны продержаться и минуты, а какие, напротив, сделаны добротно и даже несут в себе память о тревогах и опасностях творчества.

Что же значит "друг", когда он становится концептуальным персонажем, то есть предпосылкой мышления? Может, это влюбленный – да, пожалуй, скорее влюбленный? Ведь благодаря другу мысль вновь обретает жизненную связь с Другим, которая, казалось, исключена из чистого мышления. А может, здесь имеется в виду еще кто-то иной, не друг и не влюбленный? Ведь если философ – это друг мудрости или же влюбленный в нее, значит, он претендует на нее, будучи скорее в потенциальном стремлении, чем в действительном обладании. Тогда, стало быть, друг – это еще и претендент, а то, чьим другом он себя называет, – это Вещь, на которую обращено притязание, а вовсе не кто-то третий; тот-то, напротив, становится соперником. Получается, что в дружестве столько же состязательного недоверия к сопернику, сколько любовного стремления к предмету желаний. Стоит дружеству обратиться к сущностям, как двое друзей оказываются претендентом и соперником (впрочем, кто же их разберет?). Такова первая особенность, благодаря которой философия представляется нам явлением древнегреческой цивилизации, совпадающим с культурным вкладом городов-полисов: в них сформировались общества друзей или равных, но зато между ними и внутри каждого из них стимулировались отношения соперничества, во всех областях сталкивались друг с другом претенденты – в любви, играх, судах, в государственном управлении, в политике, даже в поэзии, чьей предпосылкой оказывается не друг, а претендент и соперник. Соперничество свободных людей, атлетизм, возведенный в общий принцип – агон (1). Дружество же призвано примирять целостность сущности с соперничеством претендентов. Не слишком ли тяжелая задача?

Друг, влюбленный, претендент, соперник – это трансцендентальные характеристики, которые, однако, не теряют своего интенсивно-одушевленного существования в лице одного или нескольких персонажей. И когда в наши дни Морис Бланшо – один из немногих мыслителей, рассматривающих смысл слова "друг" в философии, – вновь задается этим внутренним вопросом о предпосылках мысли как таковой, то при этом он вводит в лоно чистой Мыслимости новых концептуальных персонажей -- уже отнюдь не греческих, пришедших из других мест, переживших словно некую катастрофу, которая влечет их к новым жизненным отношениям, возводимым в ранг априорных характеров: это уклончивость, утомленность, дружеская скорбь, превращающая самое дружество в мысль о концепте как бесконечной недоверчивости и терпеливости. Список концептуальных персонажей никогда не бывает закрыт и тем самым играет важную роль в развитии и переменах философии; необходимо понять это разнообразие, не сводя его к единству – впрочем, и так уже сложному – греческого философа.

Философ – друг концепта, он находится в потенциальной зависимости от концепта. Это значит, что философия – не просто искусство формировать, изобретать или же изготавливать концепты, ибо концепты – это нe обязательно формы, находки или продукты. Точнее будет сказать, что философия – дисциплина, состоящая в творчестве концептов. Стало быть, друг оказывается другом своих собственных творений? Или же действительность концепта отсылает к потенциям друга, сливая в одно целое творца и его двойника? Творить все новые концепты – таков предмет философии. Поскольку концепт должен быть сотворен, он связан с философом как человеком, который обладает им в потенции, у которого есть для этого потенция и мастерство. На это нельзя возражать, что о "творчестве" обычно говорят применительно к чувственным вещам и к искусствам, – искусство философа сообщает существование также и умственным сущностям.. Собственно, науки, искусства и философии имеют равно творческий характер, просто одна лишь философия способна творить концепты в строгом смысле слова. Концепты не ждут нас уже готовыми, наподобие небесных тел. У концептов не бывает небес. Их должно изобретать, изготавливать или, скорее, творить, и без подписи сотворившего они ничто. Ницше так характеризовал задачу философии: "Философы должны не просто принимать данные им концепты, чтобы чистить их и наводить на них лоск; следует прежде всего самим их производить, творить, утверждать и убеждать людей ими пользоваться. До сих пор, в общем и целом, каждый доверял своим концептам, словно это волшебное приданое, полученное из столь же волшебного мира", – но такую доверчивость следует заменить недоверчивостью, и философ особенно должен не доверять именно концептам, коль скоро он не сам их сотворил (об этом хорошо знал Платон, хотя и учил противоположному...). Платон говорил, что следует созерцать Идеи, но сперва он должен был сам создать концепт Идеи. Чего стоит философ, если о нем можно сказать: он не создал ни одного концепта, он не создал сам своих концептов?

Теперь, по крайней мере, мы видим, чем не является философия: она не есть ни созерцание, ни рефлексия, ни коммуникация, пусть даже она, бывало, и считала себя то одним, то другим из них, в силу способности каждой дисциплины порождать свои собственные иллюзии и укрываться за ею же специально наведенным туманом. Философия – не созерцание, так как созерцания суть сами же вещи, рассматриваемые в ходе творения соответствующих концептов. Философия – не рефлексия, так как никому не нужна философия, чтобы о чем-то размышлять; объявляя философию искусством размышления, ее скорее умаляют, чем возвышают, ибо чистые математики вовсе не дожидались философии, чтобы размышлять о математике, как и художники – о живописи или музыке; говорить же, будто при этом они становятся философами, – скверная шутка, настолько неотъемлемо их рефлексия принадлежит их собственному творчеству. Философия не обретает окончательного прибежища и в коммуникации, которая потенциально работает только с мнениями, дабы сотворить в итоге "консенсус", а не концепт. Идея дружеской беседы в духе западной демократии никогда не производила ни малейшего концепта; она, может, и берет свое начало у греков, да только сами греки настолько ей не доверяли, настолько сурово с ней обращались, что у них концепт звучал скорее одиноким голосом птицы, парящей над полем сражения и останками уничтоженных мнений (пьяных гостей на пиру). Философия не занята ни созерцанием, ни рефлексией, ни коммуникацией, хоть ей и приходится создавать концепты для этих активных или пассивных состояний. Созерцание, рефлексия и коммуникация – это не дисциплины, а машины, с помощью которых в любых дисциплинах образуются Универсалии. Универсалии созерцания, а затем Универсалии рефлексии, – таковы две иллюзии, через которые уже прошла философия в своих мечтах о господстве над другими дисциплинами (объективный идеализм и субъективный идеализм), и ей доставит ничуть не больше чести, если она начнет представлять себя в роли новых Афин и отыгрываться Универсалиями коммуникации, долженствующими-де доставить нам правила для воображаемого господства над рынком и масс-медиа (интерсубъективный идеализм). Творчество всегда единично, и концепт как собственно философское творение всегда есть нечто единичное. Первейший принцип философии состоит в том, что Универсалии ничего не объясняют, они сами подлежат объяснению.

Познавать самого себя – учиться мыслить – поступать так, как если бы ничто не было самоочевидно, – удивляться, "изумляться бытию сущего"... – во всех этих и многих других характеристиках философии формируются интересные, хотя в конечном счете и надоедающие человеческие позиции, однако в них не утверждается, даже с точки зрения педагогики, четко определенное занятие, точно ограниченный род деятельности. Напротив того, определение философии как познания посредством чистых концептов можно считать окончательным. Только не следует противопоставлять друг другу познание посредством концептов и посредством конструирования концептов в возможном опыте (или интуиции). Ибо, согласно вердикту Ницше, вы ничего не познаете с помощью концептов, если сначала сами их не сотворите, то есть не сконструируете их в свойственной каждому из них интуиции, – это поле, план, почва концептов, которые не совпадают с ними самими, но в них скрываются их зачатки и возделывающие их персонажи. Конструирование требует, чтобы любое творение было конструкцией в некотором плане, сообщающем ему автономное существование. Творить концепты – это уже значит нечто создавать. Тем самым вопрос о применении или пользе философии, или даже о ее вреде (кому же она вредит?) ставится по-новому.

Много проблем теснится перед глазами старика, которому явились бы в видении всевозможные философские концепты и концептуальные персонажи. Прежде всего, концепты всегда несли и несут на себе личную подпись: аристотелевская субстанция, декартовское cogito (2), лейбницианская монада, кантовское априори, шеллингианская потенция, бергсоновская длительность... А сверх того, некоторым из них требуется для своего обозначения необыкновенное слово, порой варварское или же шокирующее, тогда как другим достаточно самого обычного повседневного слова, наполняющегося столь далекими обертонами, что нефилософский слух может их и не различить. Одним потребны архаизмы, другим неологизмы, пронизанные головокружительными этимологическими изысканиями; этимология здесь – характерно философский род атлетизма. Очевидно, в каждом случае есть какая-то странная необходимость в этих словах и в их подборе, что-то вроде стиля. Для того чтобы окрестить новый концепт, требуется характерно философский вкус, проявляющийся грубо или же вкрадчиво и создающий внутри языка особый язык философии – особый не только по лексике, но и по синтаксису, который может отличаться возвышенностью или же великой красотой. Кроме того, хотя у каждого из концептов есть свой возраст, подпись создателя и имя, они по-своему бессмертны – и в то же время повинуются требованиям обновления, замены и мутации, благодаря которым философия имеет беспокойную историю и столь же беспокойную географию.

Если концепты непрерывно меняются, то спрашивается, в чем же тогда единство философских учений? И в чем состоит отличие наук и искусств, которые не применяют концептов? И как обстоит дело с их собственной историей? Если философия -- это непрерывное творчество концептов, то, разумеется, возникает вопрос, что же такое концепт как философская Идея и в чем заключаются другие творческие Идеи, которые не являются концептами, относятся к наукам и искусствам и имеют свою собственную историю, свое собственное становление и свои разнообразные отношения друг с другом и с философией. Исключительное право на создание концептов обеспечивает философии особую функцию, но не дает ей никакого преимущества, никакой привилегии, ведь есть и много других способов мышления и творчества, других модусов идеации, которым не нужно проходить через концепт (например, научное мышление). И нам вновь придется вернуться к вопросу о том, для чего служит эта концептотворящая деятельность, в своем отличии от деятельности научной или художественной; зачем нужно творить все новые и новые концепты, какая в них необходимость, какая от них польза? Что с ними делать? Отвечать, будто величие философии именно в том, что она ни для чего не служит, -- такое кокетство более не забавляет даже юношей. Во всяком случае, вопрос о смерти метафизики или преодолении философии у нас до сих пор еще не был проблематизирован, были лишь тягостно-никчемные пересказы давно известного. Сегодня толкуют о крахе философских систем, тогда как просто изменился концепт системы. Пока есть время и место для творчества концептов, соответствующая операция всегда будет именоваться философией или же не будет от нее отличаться, хотя бы ей и дали другое имя.

Однако мы знаем, что у друга или влюбленного как претендента всегда бывают соперники. Если философия действительно, как утверждают, берет начало в Греции, то это потому, что в греческом полисе, в отличие от империй или государств, изобрели агон как правило общества "друзей" -- людей, которые свободны, поскольку соперничают между собой (граждан). Такова ситуация, постоянно описываемая у Платона: когда любой гражданин на что-нибудь претендует, он обязательно встречает себе соперников, а значит требуется умение судить об обоснованности претензий.

пример I

Чтобы подтвердить вышеизложенный анализ, возьмем для начала какой-нибудь из самых известных "подписных" философских концептов – например, картезианское cogito, декартовское "Я"; это один из концептов "я".

У этого концепта три составляющих – "сомневаться", "мыслить", "быть" (отсюда не следует, что всякий концепт троичен). Целостное высказывание, образуемое этим концептом как множественностью, таково: я мыслю, "следовательно" я существую; или в более полном виде – я, сомневающийся, мыслю, существую, я существую как мыслящая вещь. Таково постоянно возобновляемое событие мысли, каким видит его Декарт . Концепт сгущается в точке Я, которая проходит сквозь все составляющие и в которой совпадают Я" – "сомневаться". Я" – "мыслить". Я""" – "существовать". Составляющие, то есть интенсивные ординаты, располагаются в зонах соседства или неразличимости, делающих возможным их взаимопереход и образующих их не разделимость: первая такая зона находится между "сомневаться" и "мыслить" (я, сомневающийся, не могу сомневаться в том, что мыслю), вторая – между "мыслить" и "существовать" (чтобы мыслить, нужно существовать).

В данном случае составляющие концепта предстают как глаголы, но это не является правилом, достаточно лишь, чтобы они были вариациями. Действительно, сомнение включает в себя моменты, которые представляют собой не виды некоторого рода, а фазы некоторой вариации, – сомнение чувственное, научное,… (Таким образом, каждый концепт обладает фазовым пространством, хотя и по-другому, чем в науке.) То же самое относится и к модусам мышления-- ощущать, воображать, составлять понятия. То же и в отношении типов существования (существа), вещного или субстанциального-- бесконечное существо, конечное мыслящее существо, протяженное существо. Примечательно, что в последнем случае концепт "я" сохраняет за собой лишь вторую фазу существа и оставляет в стороне прочие части вариации. И это как раз является знаком того, что концепт как фрагментарная целостность замкнут формулой "я существую как мыслящая вещь": другие фазы существа доступны только через посредство мостов-перекрестков, ведущих к другим концептам. Так, формула "в числе своих понятий я имею понятие о бесконечном"– это мост, ведущий от концепта "я" к концепту Бога, каковой сам обладает тремя составляющими, образующими "доказательства" существования Бога как бесконечного события, и третье из них (онтологическое) обеспечивает замкнутость концепта, но одновременно и открывает новый мост, новую развилку, ведущую к концепту протяженности, поскольку именно ею гарантируется объективное истинностное значение других ясных и связных понятий, которыми мы обладаем.

Когда задают вопрос: "были ли у cogito предшественники?"– то имеется в виду вот что: существуют ли концепты, подписанные именами прежних философов, которые имели бы похожие, почти те же самые составляющие, но какой-то одной не хватало бы или же добавлялись лишние, так что cogito не могло достичь кристаллизации, поскольку составляющие еще не совпадали в некотором "я"? Все как бы и готово, а чего-то не хватает. Возможно, этот прежний концепт отсылал к иной проблеме, чем проблема cogito (чтобы появилось картезианское cogito, должна была измениться проблема), или даже разворачивался в другом плане. Картезианский план состоит в том, чтобы устранить любые эксплицитно-объективные пресуппозиции (3), при которых концепт отсылал бы к другим концептам (например, "человек как разумное животное"). Он опирается только на пре-философское понимание, то есть на имплицитно-субъективные пресуппозиции: все знают, что значит "мыслить", "существовать", "я" (мы знаем это, поскольку сами делаем это, являемся этим или говорим это). Это совершенно новое различение. Подобному плану требуется первичный концепт, который не должен предполагать ничего объективного. То есть проблема ставится следующим образом: каким будет первичный концепт в этом плане, или с чего начать, чтобы определить истину как абсолютно чистую субъективную достоверность? Именно таково cogito. Другие концепты пойдут и на завоевание объективной действительности, но лишь при условии что они связаны мостами с первичным концептом, решают проблемы, подчиненные тем же, что и он, условиям, и остаются в том же, что и он, плане; достоверное познание само вбирает в себя объективную действительность-- а не так, чтобы объективная действительность предполагала какую-то истину, признаваемую предсуществующей или предположенной ей.

Примечание:

(1) Агон – состязание

(2) Cogito – Я мыслю

(3) Пресуппозиция – предсуждение

Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? СПб, 1998. С.9-22, 36-39

Биография

Делёз родился в семье из среднего класса в Париже и провел в этом городе большую часть своей жизни. Его начальное обучение происходило в течение Второй мировой войны, в ходе которого он посещал школу-пансион Карно . Он также провел год в Лицее Генриха IV , изучая там литературоведческие и гуманитарные науки. В 1944 году Делёз отправился учиться в Сорбонну . Его учителями были такие специалисты в области истории философии, как Жорж Кангийем, Фердинанд Aлкве, Жан Ипполит, Морис де Гандийяк, и прижизненные интересы Делёза в канонических воплощениях современной философии принадлежали по большей части этим учителям. Тем не менее, Делёза также привлекали работы неакадемических мыслителей, таких как Жан-Поль Сартр . Он получил ученую степень по философии в 1948 году.

Делёз преподавал в различных лицеях Франции (Амьена (1948-1952), Орлеана (1953-1955), позднее в парижском Лицее Людовика Великого) до 1957 года, когда он получил место ассистента кафедры истории философии в Сорбонне. В 1953 году Делёз опубликовал свою первую монографию - «Эмпиризм и субъективность», по Юму . Он женился на Дениз Поле «Фанни» Гранджоан в 1956 году. С 1960 по 1964 годы он работал в Национальном центре научных достижений . В этот период он публикует работу «Ницше и философия» (1962), сближается с Мишелем Фуко, организует вместе с ним коллоквиум по Ницше в Ройомоне (1964). С 1964 по 1969 годы Делёз преподает философию в университете Лиона , а в 1968 году защищает докторскую диссертацию, которая включает в себя две работы: основную - «Различие и повтор» (под руководством Гандийяка) и дополнительную - «Спиноза и проблема выражения» (под руководством Aлкве).

В 1969 году Делёз становится профессором университета Париж VIII - Винсент-Сен-Дени, это было экспериментальное учебное заведение, созданное в связи с реформой образования. Этот новый университет привлек талантливых учеников, включая Фуко , и психоаналитика Феликса Гваттари . Делёз проработает в этом университете до 1987 года - до выхода на пенсию.

Вследствие невозможности работать (рак лёгких , «посажен к кислородному аппарату, как пёс на цепь») покончил с собой, выбросившись из окна своей квартиры.

Философия

Работы Делёза разделяются на две группы: с одной стороны, монографии интерпретируют работы других философов (Спиноза , Лейбниц , Юм , Кант , Ницше , Бергсон , Фуко) и творцов (Пруст , Кафка , Фрэнсис Бэкон); с другой, эклектичные философские тома, организованные концептом (например, различие, смысл, шизофрения, кино, философия).

Метафизика

Главный философский проект Делёза в его ранних работах (то есть, до его сотрудничества с Гваттари) может быть прямо резюмирован как систематическая инверсия традиционных метафизических отношений между повторением (répétition) и различием (différence). Традиционно, различие рассматривается как производная от повторения: например, сказать, что «X отличается от Y», предполагает наличие у X и Y некоторых, по крайней мере, относительно устойчивых тождеств. Делёз утверждает иначе: что все повторения есть продуцирование различия. Повторения ни логически, ни метафизически не предшествуют различию, Делёз утверждает это, исходя из того, что существуют различия между природой вещей одного и того же рода. То есть никакие две вещи никогда не являют собой то же самое, а категории, которые мы используем, чтобы идентифицировать людей, происходят из различий. Очевидные тождества, такие как «X», составлены из бесконечной серии различий, где «X» = «различие между x и x», а «x» = «различие между…» и т. д. Для того, чтобы обнаружить правдивую действительность, Делёз требует, что мы должны схватить бытие точно, как оно есть, а концепты повторения (формы, категории, подобия, единства апперцепции, предикаты и т. д.) не в состоянии достигнуть различия сами по себе. Делёз утверждает, что, если у философии есть точное и прямое отношение к вещам, то только потому, что философия утверждает, что схватила вещь непосредственно, согласно тому, какова она в своем различии от всего, чем она не является, другими словами, в ее внутреннем различии.

Отзывы

Книги Делёза «Различие и повторение» (1968) и «Логика смысла» (1969) побудили Мишеля Фуко написать следующее :

Возможно, когда-нибудь нынешний век будет известен как век Делёза.

Русская библиография

Делёз Ж. Капитализм и шизофрения. Анти-Эдип: Специализированная информация по общеакадемической программе «Человек, наука, общество: комплекс. исслед.»: [Сокр. перевод-реферат] / Введ. М. К. Рыклина. - М.: ИНИОН , 1990.
Делёз Ж. Ницше / Пер. с фр., послесл. и коммент. С. Л. Фокина . - СПб.: Аксиома, 1997.
Делёз, Ж. Складка. Лейбниц и барокко / Общая редакция и послесл. В. А. Подороги. / Пер. с франц. Б. М. Скуратова - М.: Логос, 1997. - 264 с.
Делёз Ж. Логика смысла / Пер. с фр. Я. И. Свирский. - М.: Раритет; Екатеринбург: Деловая кн., 1998. Переизд. М.: Академический проект , 2010. - ISBN 978-5-8291-1251-6 .
Делёз Ж. Различие и повторение / Пер. с фр. Н. Б. Маньковской и Э. П. Юровской. - СПб.: Петрополис, 1998.
Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки = Marsel Proust et les signes / Пер. с фр. Е. Г. Соколова. - СПб.: Лаб. метафиз. исслед. при Философ. фак. СПбГУ: Алетейя, 1999.
Делёз Ж. Эмпиризм и субъективность: Опыт о человеческой природе по Юму; Критическая философия Канта: учение о способностях; Бергсонизм; Спиноза / Пер. с фр. и послесл. Я. И. Свирский. - М.: Per Se, 2001.
Делёз Ж. Ницше и философия. / Пер. с фр. О. Хомы под ред. Б. Скуратова - М.: Ad Marginem , 2003. - 392 c.
Делёз Ж. Переговоры. 1972-1990 / Пер. с фр. В. Ю. Быстрова. - СПб.: Наука , 2004. - 235 с. - ISBN 5-02-026845-3
Делёз Ж. Кино: Кино 1. Образ-движения; Кино 2. Образ-время / Пер. с фр. Б. Скуратова. - М.: Ad Marginem , 2004.
Делёз Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип. Капитализм и шизофрения / Пер. с фр. и послесл. Д. Кралечкина, науч. ред. В. Кузнецов - Екатеринбург: У-Фактория, 2007. - 672 с.
Делёз Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато. Капитализм и шизофрения / Пер. с фр. и послесл. Я. И. Свирского, науч. ред. В. Ю. Кузнецов - Екатеринбург: У-Фактория; М.: Астрель, 2010. - 895 с.
Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? / Пер. с фр. и послесл. С.Зенкина. – М.: Академический Проект, 2009. – 261 с.
Делёз Ж. Фрэнсис Бэкон: Логика ощущения / Пер. с фр. и предисловие А. Шестаков. СПб.: Machina, 2011. - 176 с., илл.

Статьи на русском

Делез Ж. Литература и жизнь
Делез Ж. Льюис Кэрролл // Делёз Ж. Критика и клиника. - СПб.: Machina, 2002, с. 36-38

Примечания

Литература

Кравец А. С. Теория смысла Ж. Делеза: pro и contra // Логос. - 2005. - № 4. PDF-файл
Нанси Ж.-Л. Складка мысли Делеза // Vita cogitans, № 5. - Изд-во СПбГУ, 2007, с. 149-156
Ален Бадью Делёз. «Шум бытия» в библиотеке Славы Янко.
Маркова Л. А. Философия из хаоса: Ж.Делез и постмодернизм в философии, науке, религии./ РАН, Ин-т философии. - М., 2004. - 383 с.

Ссылки

Категории:

Персоналии по алфавиту
Родившиеся 18 января
Родившиеся в 1925 году
Умершие 4 ноября
Умершие в 1995 году
Философы по алфавиту
Выпускники лицея Генриха IV
Преподаватели лицея Людовика Великого
Философы Франции
Философы XX века
Философы-самоубийцы
Родившиеся в Париже
Умершие в Париже
Постструктурализм
Персоналии:Антипсихиатрия
Самоубийцы, бросившиеся с высоты

Wikimedia Foundation . 2010 .

Смотреть что такое "Делёз, Жиль" в других словарях:

ДЕЛЁЗ ЖИЛЬ - (1925 1995) – французский философ, Философию изучал в Сорбонне, был профессором Парижского университета. Окончил жизнь самоубийством. Внес решающий вклад в формирование новой постмодернистскойпарадигмы мировоззрения, его основных смыслов … Философия науки и техники: тематический словарь

ДЕЛЁЗ (Жиль) - французский философ (р. Париж, 1925). Его работа «Ницше и философия» (1962) приводит к развитию понятия «различия» как «истинного начала философии». Совместно с Ф. Гваттари он определяет значимость желания и его революционность перед лицом… … Философский словарь